Уже через силу справила деревцу новоселье, как следуетнапоила, чтоб не скучало, не поникало листом. Пошла, волоча ставшую пудовойлопату, закидывать прежнее место, негоже ему безокой глазницей жаловатьсянебесам. Утоптав, нагнулась умыться… вязкий берег чавкал несыто, не хотелвыпускать босые ступни… Теперь бы назад, покуда не вспомнил кто видевший, как яубегала.

Я лениво подняла голову, отыскала солнце над лесом. Как разподойду к вечерней еде. Но прежде чуть полежу. Было там, за выворотнем, вкустах, укромное место.

Надо ли говорить – я тотчас заснула, обняв измазаннуюлопату, да так, как давно уже не спала. А проснуться выпало по-звериному:оттого, что рядом двигались люди. И хоть неоткуда было взяться у крепостинедоброму человеку, привычка взяла своё. Я не вздрогнула, не раскрыла глаз, неперестала тихо, ровно дышать.

Меня не заметили. Зато я с облегчением узнала шаги, это шёлмой старый наставник. Но не один. Тот, второй, легко и мягко ступал, чутьзаметно прихрамывая. Они подошли, постояли над бережком, потом сели возлекоряги, там было бревно – обомшелый, как кочка, остов давно упавшей сосны. Да.Кто бы ни был второй, не уползти потаённо. Хагена не обманешь. Уж лучше лежатьгде лежу, не шевелясь.

– Зря я парня прогнал, – проворчал низкийголос. – Они помирились бы.

Вот когда я почти с ужасом узнала вождя и поняла, чтопопалась, как мышь, забравшаяся в кувшин. Он нюхом почует меня, если останусь.И поймёт, если кинусь вдруг удирать. И он не поверит, что я здесь не нарочно.Потом до меня дошёл наконец смысл сказанных слов.

– Надо было отправить его куда-нибудь намесяцок, – сказал воевода. – Сестрёнка простила бы. Она его любит.

– Она старшенького зовёт твоим именем, – сказалмой наставник.

– Ну да. И Яруном, если думает, что я не слышу. Я плохосделал тогда.

И нарушил второй гейс, добавила я про себя. Я ощутила, какзатекает бедро. И холод полз по спине.

– Ты переменился, – вздохнул приметливыйдед. – Я не ждал, что однажды хоть кто-нибудь из этого племени уйдёт оттебя живым…

Варяг молчал некоторое время. Потом вытащил нож и началвтыкать в трухлявое дерево.

– В прежние времена меня бы давно закололи в запретномлесу.

– Теперь не прежние времена.

– Я двенадцать зим только жил, чтобы мстить. Теперь яполон, как трясина после дождя.

Они вновь замолчали. Я не дышала.

– Я думал, брат сменит меня. Я многого ждал от него, заним бы пошли. Здесь на каждом шагу берёзы, отец. Жаль, у Плотицы нету ноги,хотя… ты прав, многое изменилось и теперь это не убыль…

Я почувствовала, что покрываюсь испариной.

– Негоже, чтобы такой род прекращался, – сказалмой наставник, и я сразу вспомнила рыбьи раскрашенные пузыри на стене, рядом слуком, которого не обхватила бы моя ладонь. Мстящий Воин…

– Если бы ты мог видеть её, отец.

Я не справилась с собой, открыла глаза. Показалось? Иливправду эти слова сказал совсем другой человек, не тот, что стоял на курганетретьего дня, правил тризну по Славомиру?.. Старый Хаген лишь усмехнулся:

– Я знаю её много лучше, чем тебе кажется. Я хотел бывзять на руки вашего сына и убедиться, что у него такой же галатский нос, как утебя.

Вождь вздохнул:

– Такой второй нет на свете…

Ой, Голуба, застонала я про себя. Ой, Голуба!.. В два разавелико ей было серебряное запястье. Привязывала шнурком, а всё равно потеряет.По Некрасу восплакала!.. И обожгло: неужели для неё пощадил? Он мог этосделать. Он мог. Тихо он вымолвил:

– Моя была бы… в жемчужной кике ходила бы…

– Взял бы её, – сказал мой зоркий слепец.

Нож стукнул о корневище, не давшееся гнили. Со скрипом выникнаружу. Снова воткнулся.

– Я ту жену брал по любви, – сквозь зубы выговорилваряг. – Я… не позабуду, как я её… после нашёл.

Нож засел, расколов упрямое дерево, пришлось покачать его,извлекая.

– Я взял бы её, если бы не глотнул уже молока.

– Женщины горюют иначе, – сказал Хаген, и яподумала про его невесту, потом опять про Голубу. А дед продолжал: – Если бы тыостался растить сыновей, у тебя седины было бы меньше.

– Почем тебе знать, сколько у меня седины.

– Да знаю уж.

– Пусть идёт за кого пожелает, – приговорилвоевода. – Детки тоже… отцовой памяти на колени не заберёшься.

Засмеялся сухим горлом и всё-таки сломал нож, неловкоповернув рукоять.

– Дурень, – с искренним сердцем выбранился старик. –Твой отец и то не был таким упрямым.

– Достаточно упрямым, как оказалось.

– Её печалить не хочешь, другую возьми. Как перед нимвстанешь, не дав роду продления?

– Черёмуху кто-то пересадил, – сказал воевода, идед обиженно замолчал. Я слышала, как Мстивой поднялся, стащил одежду, тихоньконасвистывая, пошёл к воде босиком. Я испугалась, не разглядел бы моих следов наберегу. Я же не сумею прикинуться, будто всё время спала.

– Раны не потревожь, – сказал Хаген.

– Раны, – усмехнулся варяг. Он переплыл озеробыстро, без плеска, пересёк омут, где били из глубины колючие студенцы. Крякнулот удовольствия, попав в холодные ключевые струи. Ему ли, вождю, боятьсяВодяного. Он вышел на берег, оделся. Я напрочь уже не чувствовала затёкшейноги, но шевельнуться не смела.

– Зря нож сломал, – сказал воевода, затягиваяремень. – Пойдём, что ли.

– Много чего ты делаешь зря, – проворчал Хагендосадливо. – Сам плачешь потом!

Я оживила ногу и выползла ящерицей, когда затихли шаги.Голуба, вертелось без устали на уме. Ой, Голуба!.. Вдруг захотелось влезть вводу, самой проплыть через омут… Струсила. Водяной не тронул вождя, но вряд лиобрадовался. Как есть схватит, если осмелюсь.

Я обошла озеро и побрела домой кривохожими, окольнымитропками. Заглянула на каменный лоб, где в сухом редколесье вбирала по крохамскупое летнее солнце, настаивалась багряным мёдом брусника. Добытчицы-девкисюда нечасто захаживали, ничьих угодий не оберу: сумрачно темнели вокругболотные мхи, укрывшие ложе древнего моря, и что-то спало во мхах, недаромстояли, как стража, чёрные ели, отгородившие заветное место… Запретный лес,кровь неудачливых и бездетных вождей, которых убивали галаты. Теми елями якралась весной, в день Посвящения, когда был жив Славомир…

Вздёрнув порты, я перебралась через колыхавшийся под ногамигиблый торфяник. После грозы тут и впрямь нипочём не пройти. Я поклониласьщедрой поляне, принялась собирать в шапку спелые ягоды. Жаль, с собою не былоснеди, оставить в отдарок. Ничего, потом принесу. Брусника сыпалась в горсти,марала шапку изнутри. Сок отожму, Велете будет полакомиться. А может, и Хауку,бредившему в клети.